или прыскучий чай правит миром(с)
Название: Рябина
Фендом: Блич
Автор: Murury
Бета:
Пейринг: Кенпачи/Ичиго, Хичиго/Ичиго
Рейтинг: PG, за пару бранных слов и невразумительные намёкиXD
Жанр: ангст, психодел
Саммари: "Только подставлять ладони, чтоб Ичиго за них хватался, только подкидывать ветошь в костёр, чтоб тот совсем не зачах. Только отвечать что-нибудь вроде – «Здесь я, никуда ни денусь» - когда Куросаки зовёт, его зовёт"
Предупреждение: AU от последних глав, ООС. И обоснуй того... болеет сильно.
Дисклеймер: Иногда мне искренне жаль, что это придумала не я.
Посвящение: Kassielle, которая это заказала.
читать дальше
Ресницы слипались, смерзались - и ничего поделать с этим было совершенно невозможно.
Шёл снег.
Он был лёгким, пушистым, как детские варежки. И падал сплошной непроглядной стеной - тоже пушистой и тёплой на вид, как подушки, которыми душат маленьких детей. Ичиго почти удивлялся, что за мысли приходят... Почти, потому что на самом-то деле удивляться сил почти не осталось - да что там, даже рукой пошевелить, и то еле выходило. Как размазня какая-то.
Кенпачи негромко и зло ругался сквозь зубы, пытаясь разжечь костёр - снег душил то и дело занимающийся огонёк. Были бы силы - усмехнулся бы. Не мечом махать, а, Зараки-тайчо? Уголок рта противно щекотало что-то мокрое - толи кровь, толи слюна - а может, просто снег немного подтаял от дыхания.
А, точно.
Опять забыл.
Дышать - это для живых, а Ичиго-то давно уже... Но привычка - дурацкая, вызвавшая даже пару смешков в своё время - осталась. Так можно было изредка улавливать запахи, которые даже здесь оставались похожими на себя - или хотя бы их призраки, слабые напоминания. Сейчас, например, после пристального вглядывания в костерок на протяжении нескольких... минут или часов? Ичиго почувствовал запах дыма и горелого дерева.
Рябина.
Осознание пришло несколько внезапно - и тут же ушло, оставив на языке в добавок к металлическому привкусу крови лёгкое послевкусие недоумения. И горечи - не потому, что стало грустно, а потому, что у горелой рябины был слишком терпкий запах.
Костёр Кенпачи всё-таки развёл, наконец. В воздухе поплыл сначала тихий, уютный треск ветвей, потом - тепло, а потом Ичиго почувствовал, что снег, нападавший на него за время вынужденного безучастного валяния, начинает подтаивать. Он представил, как потом пропитавшая ткань влага превратится в неучтённый доспех и передёрнулся.
- Да как тебя так угораздило-то, а? - в который раз спросил Кенпачи.
Ичиго в который раз пожал плечами и отвёл взгляд. А что говорить-то? Про то, как собственное бешенство застилало взгляд, про то, что попался на простейшие уловки, как салага? Можно было ещё сказать ему про чёрно-оранжевые глаза, которые были большими и дикими, будто бы он чего-то перебрал. Будто они оба чего-то перебрали.
Нехило так.
Вышло странно. Вышло непривычно. Непонятно. Обычная тренировка отряда в Руконгае, обычная Сейрейтейская зима, обычно отлучившиеся размяться капитан и четвёртый офицер. А потом - снег, потом - блуждание по лесу, непонятно как случившаяся потеря друг друга на пару часов...
Картина была ошеломляюще-поганая. Буквально дерущая по всему восприятию этой своей невозможностью, безнадёжностью.
Куросаки валялся на снегу, раскинув руки и ноги, пришпиленный, как бабочка иголкой, белой катаной. Та торчала у него откуда-то из-под рёбер и ехидно поблёскивала. Кенпачи её узнал - в такую же, только чёрную, превращался меч офицера Куросаки в банкае.
На эфесе лежала рука. Бледная, худая, даже на вид остро-угловатая. К руке прилагался белый арранкарский плащ, длинные седые волосы и лицо - знакомо-незнакомое.
"Тварь" - вспомнил Кенпачи. Про себя он этого... не звал по-другому.
Лицо у него было какое-то... неверяще-отрешённо-тоскливое. Присматриваться и приглядываться Кенпачи не желал.
Он положил руку на рукоять Безымянного.
Пустой оглянулся.
Кенпачи, собиравшийся напасть тут же, не заморачиваясь всякими там предупреждениями или гневными окриками, застыл. У твари был тоскливо-голодный, волчий взгляд - а улыбка, которую Зараки так хорошо помнил - исчезла. Будто и не было её никогда вовсе.
Мертвецки-синие губы дёрнулись, будто пытаясь сами по себе сложиться в привычно-ненормальный оскал. Так и не сложились - лицо у Пустого так и осталось странно, неправильно перекошенным. Почти забавно - если бы его пальцы на рукояти меча не задёргались, грозя разворотить Куросаки грудную клетку ко всем чертям.
- Блять. - прошипел Пустой. - Чтоб ты знал, как я вас обоих ненавижу. - говорил он тихим, звенящим в ушах шёпотом.
Если бы Кенпачи умел бояться, от этого шёпота его пробрал бы озноб. А так просто раздражающе резануло слух. Как Ичиго его терпел когда-то?
Отвечать Зараки не собирался. Вернее, собирался - но не словами, а, например, сшибением чужой белобрысой башки с плеч. Или насадить его, урода, на лезвие - до самой рукояти, чтоб своей же кровью захлебнулся. Чтоб не трогал больше чужих офицеров.
Он собирался...
Пустой бросил ещё один, тоскливо-ненавидящий взгляд - и...
Вот ублюдок.
Кенпачи заковыристо выругался - тварь исчезла. Судя по постепенно исчезающему ощущению его реацу - сбежал в сонидо. А вообще... пёс с ним.
Куросаки.
Безымянный обиженно звякнул, возвращаясь в ножны.
Смотрелся Ичиго отнюдь не здорово - погано смотрелся, на самом-то деле. Чуть ли не бледнее того, другого - и повреждения дыркой в груди вовсе не ограничивались. Хоть на духовные частицы пока распадаться не начал - и то хорошо.
Как будто Ичиго и не противился. Как будто... нет, это всё, чёрт возьми, потом. Потом, когда он будет уверен, что Куросаки не подохнет посреди отповеди, не приходя в сознание.
Ичиго резко, хлюпающе вдохнул - и Кенпачи чуть расслабился. Дурацкая эта, ненужная совершенно привычка у Куросаки - а хоть спокойнее становится.
- Да как тебя угораздило-то так? Офицер, мать твою... - Ичиго был лёгким, странно и по-дурацки для такого здорового лба лёгким.
Кажется, прохрипел что-то в ответ. Не важно. Потом.
Под весом тёплого плаща и Ичиго, на него уложенного, снег немного просел, повторяя его очертания. Нет, это не было похоже на могилу - по крайней мере, Кенпачи заставлял себя так думать. Было и похуже, в конце концов - лёгкие, например, лезвие не задело.
А ещё - до этого Кенпачи никого не перевязывал, кроме себя самого. Да и какая перевязка, так, грубый жгут из оторванного края косоде, чтобы хоть кровь не терял. Хоть что-то…
У костра было тепло.
Даже жарко. Жарко – от слова «жар». По всему телу, хотя пробита только грудь – насквозь.
Если чуть двинуться, то где-то там, под спиной, под слоем из «бинтов», косоде и тёплого плаща захрустит снег - зима выдалась морозная, сухая и хрустящая – как шарики воздушного риса.
Мысли в голову лезли какие-то уж откровенно глупые, детские, из какой-то другой жизни – где он любил апельсиновый сок, рок и непонятно-отравленное синее мороженное из магазина, который был недалеко от дома. Такого, где бы он ни искал, больше не было нигде.
Хотя искать он давно уже прекратил.
Ичиго подумал, что, должно быть, начинает бредить. Души вообще бредят, интересно?
И ещё хотелось пить. Но было нельзя и нечего. Как будто именно для него, для Куросаки Ичиго, посреди зимы разверзлась маленькая и очень жаркая пустыня – прямо внутри.
- Кен… пачи. – Ичиго старался не хрипеть.
Даже немного приподнялся на локтях.
- Чего тебе? – буркнул тот в ответ.
И посмотрел – нехорошо так, предупреждающе посмотрел. Как будто – чем чёрт не шутит – уже знал, что Куросаки хочет ему сказать.
Ичиго думает, что если бы его офицер так глупо подставился, то он тоже был бы зол – ещё и не так – и обязательно съездил бы непутёвому по физиономии. Чтоб неповадно было. Чтоб думал, с кем в драку лезет. Кого бросает.
- Я… ничего со мной не будет. Ищи наших, потом подберёте. – говорить было трудно, каждое слово вызывало тупую режущую боль в груди – лишней дыркой Пустой не ограничился, поломав ещё и рёбра.
- Иди нахрен, офицер, – он по-особенному фыркнул, – Куросаки.
- Это приказ? – Ичиго криво и почти жалко усмехнулся.
- Приказом будет, когда вернёмся в Сейретей.
Костёр горел, чадил и трещал, будто бы тоже хотел вставить в разговор какую-то свою, совершенно особенную фразу. Ичиго прикрыл глаза. Сознание проваливалось в странную, тёмную не-дремоту, у которой было много разных голосов, прикосновений и вкусов.
Она хранила их в коробочке.
Музыкальной.
Где-то слышался тихий, легкий и сухой звон. Ичиго вполне понимал, что скорее всего это только кажется – но звону на его мнение было совершенно наплевать. Снег щекотал губы, лез в глаза, забивался в нос – почему-то казалось, что таять он вот-вот перестанет.
И было холодно - страшно, необыкновенно холодно. Ни спасал ни тёплый плащ, ни перчатки – только Зангецу за спиной, как всегда, ощущался тёплым, живым и тяжёлым. Меч был как якорь – благодаря ему Ичиго всё ещё помнил, что существуют хоть какие-то ощущения, кроме этого стучащего по костям стеклянными молоточками холода, кутающего сознание полусонными мороками.
Ичиго уставал.
Не так, как в бою, на тренировке или в постели – те усталости были выжженными и певучими, а эта – дымно-белёсо-всеобъемлющая. Как будто всё тело разом наполнилось чем-то тяжёлым, мешающим и вкрадчиво мягким, как болотный мох.
И ветер.
Пел.
Точно пел, Ичиго всё более явно это слышал. То завышая, то занижая ноты, искажая до неузнаваемости свой голос и вновь возвращая ему нормальный тон. Без конца.
Сугроб был мягкий и почти уютный – надо было отдохнуть, совсем немного. Хоть чуть-чуть, иначе он не сможет потом идти вообще.
Было тепло.
И ветер.
Пел.
Ему снились живые, закручивающиеся в спирали кружева. Они шептали ему давно забытые формулы из алгебры и тригонометрии, на распев тянули названия химических элементов. А Ичиго спешил, старался выучить и запомнить всё разом – но не выходило, никак.
Кружева злились и опутывали со всех сторон, обездвиживая, сдавливая. Душили. Ичиго пытался вырваться, злился, кричал что-то о том, что всё выучит, сдаст… они не слушали.
- Эй. – Послышался голос. – Это же просто дурацкие кружева. Порви их. – голос был чем-то смутно знаком, но чего-то… не хватало.
- Они думают, что я не смогу вы… - Ичиго закашлялся – теперь они лезли ему в рот, и язык и нёбо от них жгло, как обычно жжёт от киви или ананасов.
- Какая тебе разница, что они думают? – теперь в «голосе» слышались явные нотки раздражения.
Ответить Ичиго уже не мог. Кружева, не прекращая шептать и шипеть, забирались в глотку, сдавливали горло, опутывали руки и ноги. Щекотали и грызли изнутри.
Ичиго не кричал – было не больно. Было гадко.
Аксиомы геометрии звучали где-то в районе рёбер, а он задыхался и пытался запомнить.
Вспомнить? Геометрию или голос? Последний не входил в обязательные школьные дисциплины. Он было из разряда усложнённых заданий. Где же?..
А потом кто-то хватал его за волосы, запрокидывая голову, и выдирал захлёбывающиеся воплями кружева – с мясом, с кусочками плоти – вот тогда Ичиго кричал, громко. Очень. Как будто «кто-то» решил выпотрошить его изнутри, по живому, через рот. Когда дошла очередь до шеи – Ичиго хрипел и бился. После – только вздрагивал, потому что сил уже не было ни на что.
И холодно.
Стало.
Удар был сильный, что называется, от всей души. Ичиго, распластавшийся в снегу, распахнул глаза, одновременно стараясь выплюнуть снег и осознать, кто он, что он и где он.
Сначала он подумал, что ему чудится. Бывают же галлюцинации от переохлаждения? Ичиго точно где-то слышал, что бывают.
Он не видел его уже лет пятьдесят. Даже забыл уже, как он может смотреть – странно, непонятно расширив свои чёртовы ненормальные глаза. Уже забыл, как он кривит губы – презрительно, ехидно, и… как-то ещё – Ичиго не мог подобрать определения ни тогда, ни сейчас. И в отличие от него, который уже двадцать лет носил гриву до плеч, тот так и продолжал стричься. Почему-то это было даже важнее, чем…
- Какого чёрта ты?..
- Кое-кто опять чуть не сдох. – привычку к констатации фактов, тот, похоже, не утратил. И яд свой не изжил. – От хо-олода… - теперь он смотрел уже откровенно насмешливо и презрительно.
Холода?.. такого же быть не могло. Шинигами не умирают от холода. Мертвецы вообще умирают только от ран и от нехватки… ох чёрт. Он же истратил всю реацу. Идиот.
- Идиот. – как будто в такт его мыслям замечает Пустой. – Не меняешься с годами.
С годами. Ха.
Ичиго не чувствует себя старше тех семнадцати, в которые умер. Время в Сейрейтее растягивалось, будто шоколадная тянучка, и ловило на себя пыль и мусор, как липкая лента от насекомых.
Хичиго. Он слышал, что он теперь зовёт себя так.
Рукоять Зангетсу ощущается, как продолжение его собственной руки. Горячая.
Пустой ехидно-насмешливо-удивлённо приподнимает брови, глядя вниз – там ему в грудь упирается широкое чёрное лезвие. Недоверчиво хмыкает, медленно поднимает ладонь – и самыми кончиками пальцев прикасается к лезвию.
- Ну привет, Старик… скучал по мне, а? А он? Он скучал? – как будто Ичиго здесь нет, как будто Пустой имеет право так вот запросто появляться и болтать с ними, будто они расстались минуту назад.
Как будто всё ещё имеет право прикасаться к Зангетсу. Ичиго буквально чувствует, как остреет, леденеет взгляд его зампакто где-то среди синих, полузатопленых и порушенных небоскрёбов.
«Ещё раз – и я оставлю тебя без пальцев» - и голос у него напряжённый, холодный – почему-то Ичиго уверен, что Хичиго его слышал. Это гнев. Остывший, выношенный за несколько десятилетий, выродившийся в ненависть - опутывающую, вросшую в самое их естество.
- Какого чёрта. – у Ичиго голос звучит немного по-другому – сухо и глухо.
- А я вот… соскучился. – теперь и его голос был как натянутая струна. И улыбка тоже.
«Зачем?»
- Зачем явился?
Пустой фыркнул.
- Мог и спасибо сказать, для начала. Я же тебе жи-изнь спас… - Пустой подался вперёд, так, что лезвие чуть порезало кожу в вырезе косоде. – Не стоило, да? Старая привычка, что же с ней делать-то…
Он напоказ развёл руками.
По бледной, синеватой коже потекла струйка крови – она у него была неправильная, зелёного цвета. Такой крови Ичиго не видел больше ни у кого из Пустых.
Тот улыбнулся, почти блажено. Размазал пальцем кровь по коже, пачкая белое косоде, нарочито не касаясь лезвия меча.
В этом не было ничего особенного, но Ичиго почему-то ощутил себя глубоко, грязно оскорблённым. И Зангетсу… давно не был так разозлён.
Сталь лязгнула о сталь – у Хи-чи-го тоже теперь был свой меч.
…В голове почему-то отчаянно и по-идиотски билась мысль – только бы Кенпачи не увидел, только бы… в груди хлюпала кровь. И во рту тоже. И было похоже, что чёртовому бледному ублюдку это нравилось. Ичиго чувствовал, как он улыбается сквозь навязанный поцелуй. Совсем как тогда.
Тогда тоже было много крови, боли и отчаянья - даже больше, чем сейчас. Сейчас-то Ичиго просто хотел его убить. А тогда нужна была его помощь. Его сила.
У него тогда не было имени, а ещё он был гораздо более сумасшедшим, чем сейчас. Он хихикал и выворачивал ему запястья, ломал пальцы и напевал старую колыбельную на ухо. Смачно, со вкусом облизывал шею, то и дело напоказ примериваясь к сонной артерии.
Мерзостно-ласково гладил по щеке.
Ичиго задыхался от боли, беспомощности, унижения - и гадко-горячего, ядовитого удовольствия, выворачивающего кости и сухожилия наизнанку. Он тогда не кричал. Выл, так громко, что стёкла на небоскрёбах лопались и осыпались раскалённой пылью в никуда.
Ненавидел. И не мог определиться, кого больше – его или себя.
Зато сейчас был точно уверен, что его. За то, что ушёл когда-то, чуть не разрушив его душу, за то, что Зангецу из-за его потери впал в не-сон на пару десятилетий. Ичиго хорошо помнил, какие духу меча снились кошмары.
Ичиго хорошо помнил, как Пустой шутливо отсалютовал и ухмыльнулся, исчезая среди дюн из белого праха.
- Навевает воспоминания, а, И-ичиго? – у Ичиго дрожали руки. Сильно и крупно – он хотел бы перерубить эту улыбку и этот голос пополам.
Но это не так-то просто, когда переломаны рёбра, правая рука висит безвольной тряпкой, а из груди торчит лезвие чужого меча.
Пустой поднялся на ноги.
И прошипел вдруг, неприятно исказив лицо, как будто улыбку его кто-то выключил:
- Ненавижу тебя.
- Бля-ать… Кенпачи, какой же он урод, ублюдок, ненавижу его… Х-хи-ичиго… Где мои сёстры? Где мои сёстры, отвечай!
Куросаки бредил. Метался, хватался за его руки – и продолжал. То и дело почему-то говорил про кружева, которые его достали, ну просто до печёнок уже… добрались?.. Кенпачи ни когда ни бредил и ни хотел. И чтоб Куросаки бредил – тоже, но сделать, вот же меносову матерь, ничего не мог.
Только подставлять ладони, чтоб Ичиго за них хватался, только подкидывать ветошь в костёр, чтоб тот совсем не зачах. Только отвечать что-нибудь вроде – «Здесь я, никуда ни денусь» - когда Куросаки зовёт, его зовёт.
Кенпачи кажется, что это никогда ни кончится. Ичиго бормочет что-то совсем уже неразборчиво, то и дело срываясь на крик. Зараки кажется, что слушая это всё, недолго и самому сойти с ума. Куросаки напевает что-то вроде колыбельной. Смеётся.
Это уже невыносимо. Это хочется прекратить, но он не знает – как. Чуть ли не впервые в своём посмертии Зараки Кенпачи не знает, что делать.
«Помоги нам» - он давит порыв тут же выхватить Безымянного – иначе обязательно Ичиго заденет. Да и голос… откуда? Звучит он не просяще, а как-то даже… почти как приказ. Он фыркает. Тоже мне. Переводит взгляд на собственную ладонь, случайно коснувшуюся рукояти огромного тесака у Ичиго за спиной.
- Так ты и есть Зангетсу, что ли? – он ощущает себя немного съехавшим с катушек, но делать нечего.
«Да»
Больше на всякую хрень Зараки времени не тратит.
- Как?
«Отпусти свою реацу. Через меня»
Кенпачи мог бы спросить, не раздавит ли их обоих сейчас, или как это, «через». Или ещё, как у него выходит слышать голос чужого меча.
Кенпачи просто, не церемонясь, хватает за обмотанную бинтами рукоять и выплёскивает, выталкивает, льёт, не скупясь, широким потоком. Зангетсу нагревается, почти обжигает ладонь, Ичиго вздрагивает – а потом кричит, громко, страшно, срывая голос. Бьётся, вминая плащ в снег, поднимает целый белый вихрь.
«Не отпускай!» - тоже по нервам, как удар.
Сколько это длится – Кенпачи не знает. Просто его ладонь как будто чем-то колют, отталкивают – и неслабо. Он валится спиной на снег – не потому, что обессилел – сил-то у него ещё ого-го, сколько… просто уже невозможно.
Костёр потрескивает и шуршит, как живой.
Ичиго дышит, даже во сне – спокойно и ровно, как привык.
Кенпачи смотрит бессмысленным взглядом куда-то в небо и криво ухмыляется. Нос его щекочут наглые, острые маленькие снежинки.
Всё почти хорошо. Насколько хорошо у них вообще может быть.
А он наблюдал. Диковато, зло косился - но сделать ничего не мог.
У него было чёткое, настойчиво грызущее душу ощущение, что он что-то потерял. Когда-то.
Хотя… в конце концов, у него была свобода.
На снегу не было следов, никаких вообще – ночью же был снегопад. Ичиго смутно помнил момент, когда Кенпачи улёгся рядом, на снег – костёр тогда затрещал сильнее, кажется, он подкинул в него ещё ветоши. Стоял одуряющий запах горелой рябины, рёбра и рука нещадно ныли. Зараки, сам весь пропахший горьким дымом, сгрёб в охапку, став похожим на какого-нибудь доброго монстра из сказки. Ичиго уже и не помнил, кто и когда ему её рассказал…
Теперь пахло морозом. И от него, и от костра, и от Кенпачи. Даже, кажется, от Зангецу.
А в груди было тепло.
Жарко.
Над ледяным морем его внутреннего мира вился дым, а среди развалин отдавалась чья-то мягкая, тяжёлая поступь.
Фендом: Блич
Автор: Murury
Бета:
Пейринг: Кенпачи/Ичиго, Хичиго/Ичиго
Рейтинг: PG, за пару бранных слов и невразумительные намёкиXD
Жанр: ангст, психодел
Саммари: "Только подставлять ладони, чтоб Ичиго за них хватался, только подкидывать ветошь в костёр, чтоб тот совсем не зачах. Только отвечать что-нибудь вроде – «Здесь я, никуда ни денусь» - когда Куросаки зовёт, его зовёт"
Предупреждение: AU от последних глав, ООС. И обоснуй того... болеет сильно.
Дисклеймер: Иногда мне искренне жаль, что это придумала не я.
Посвящение: Kassielle, которая это заказала.
читать дальше
Ресницы слипались, смерзались - и ничего поделать с этим было совершенно невозможно.
Шёл снег.
Он был лёгким, пушистым, как детские варежки. И падал сплошной непроглядной стеной - тоже пушистой и тёплой на вид, как подушки, которыми душат маленьких детей. Ичиго почти удивлялся, что за мысли приходят... Почти, потому что на самом-то деле удивляться сил почти не осталось - да что там, даже рукой пошевелить, и то еле выходило. Как размазня какая-то.
Кенпачи негромко и зло ругался сквозь зубы, пытаясь разжечь костёр - снег душил то и дело занимающийся огонёк. Были бы силы - усмехнулся бы. Не мечом махать, а, Зараки-тайчо? Уголок рта противно щекотало что-то мокрое - толи кровь, толи слюна - а может, просто снег немного подтаял от дыхания.
А, точно.
Опять забыл.
Дышать - это для живых, а Ичиго-то давно уже... Но привычка - дурацкая, вызвавшая даже пару смешков в своё время - осталась. Так можно было изредка улавливать запахи, которые даже здесь оставались похожими на себя - или хотя бы их призраки, слабые напоминания. Сейчас, например, после пристального вглядывания в костерок на протяжении нескольких... минут или часов? Ичиго почувствовал запах дыма и горелого дерева.
Рябина.
Осознание пришло несколько внезапно - и тут же ушло, оставив на языке в добавок к металлическому привкусу крови лёгкое послевкусие недоумения. И горечи - не потому, что стало грустно, а потому, что у горелой рябины был слишком терпкий запах.
Костёр Кенпачи всё-таки развёл, наконец. В воздухе поплыл сначала тихий, уютный треск ветвей, потом - тепло, а потом Ичиго почувствовал, что снег, нападавший на него за время вынужденного безучастного валяния, начинает подтаивать. Он представил, как потом пропитавшая ткань влага превратится в неучтённый доспех и передёрнулся.
- Да как тебя так угораздило-то, а? - в который раз спросил Кенпачи.
Ичиго в который раз пожал плечами и отвёл взгляд. А что говорить-то? Про то, как собственное бешенство застилало взгляд, про то, что попался на простейшие уловки, как салага? Можно было ещё сказать ему про чёрно-оранжевые глаза, которые были большими и дикими, будто бы он чего-то перебрал. Будто они оба чего-то перебрали.
Нехило так.
Вышло странно. Вышло непривычно. Непонятно. Обычная тренировка отряда в Руконгае, обычная Сейрейтейская зима, обычно отлучившиеся размяться капитан и четвёртый офицер. А потом - снег, потом - блуждание по лесу, непонятно как случившаяся потеря друг друга на пару часов...
Картина была ошеломляюще-поганая. Буквально дерущая по всему восприятию этой своей невозможностью, безнадёжностью.
Куросаки валялся на снегу, раскинув руки и ноги, пришпиленный, как бабочка иголкой, белой катаной. Та торчала у него откуда-то из-под рёбер и ехидно поблёскивала. Кенпачи её узнал - в такую же, только чёрную, превращался меч офицера Куросаки в банкае.
На эфесе лежала рука. Бледная, худая, даже на вид остро-угловатая. К руке прилагался белый арранкарский плащ, длинные седые волосы и лицо - знакомо-незнакомое.
"Тварь" - вспомнил Кенпачи. Про себя он этого... не звал по-другому.
Лицо у него было какое-то... неверяще-отрешённо-тоскливое. Присматриваться и приглядываться Кенпачи не желал.
Он положил руку на рукоять Безымянного.
Пустой оглянулся.
Кенпачи, собиравшийся напасть тут же, не заморачиваясь всякими там предупреждениями или гневными окриками, застыл. У твари был тоскливо-голодный, волчий взгляд - а улыбка, которую Зараки так хорошо помнил - исчезла. Будто и не было её никогда вовсе.
Мертвецки-синие губы дёрнулись, будто пытаясь сами по себе сложиться в привычно-ненормальный оскал. Так и не сложились - лицо у Пустого так и осталось странно, неправильно перекошенным. Почти забавно - если бы его пальцы на рукояти меча не задёргались, грозя разворотить Куросаки грудную клетку ко всем чертям.
- Блять. - прошипел Пустой. - Чтоб ты знал, как я вас обоих ненавижу. - говорил он тихим, звенящим в ушах шёпотом.
Если бы Кенпачи умел бояться, от этого шёпота его пробрал бы озноб. А так просто раздражающе резануло слух. Как Ичиго его терпел когда-то?
Отвечать Зараки не собирался. Вернее, собирался - но не словами, а, например, сшибением чужой белобрысой башки с плеч. Или насадить его, урода, на лезвие - до самой рукояти, чтоб своей же кровью захлебнулся. Чтоб не трогал больше чужих офицеров.
Он собирался...
Пустой бросил ещё один, тоскливо-ненавидящий взгляд - и...
Вот ублюдок.
Кенпачи заковыристо выругался - тварь исчезла. Судя по постепенно исчезающему ощущению его реацу - сбежал в сонидо. А вообще... пёс с ним.
Куросаки.
Безымянный обиженно звякнул, возвращаясь в ножны.
Смотрелся Ичиго отнюдь не здорово - погано смотрелся, на самом-то деле. Чуть ли не бледнее того, другого - и повреждения дыркой в груди вовсе не ограничивались. Хоть на духовные частицы пока распадаться не начал - и то хорошо.
Как будто Ичиго и не противился. Как будто... нет, это всё, чёрт возьми, потом. Потом, когда он будет уверен, что Куросаки не подохнет посреди отповеди, не приходя в сознание.
Ичиго резко, хлюпающе вдохнул - и Кенпачи чуть расслабился. Дурацкая эта, ненужная совершенно привычка у Куросаки - а хоть спокойнее становится.
- Да как тебя угораздило-то так? Офицер, мать твою... - Ичиго был лёгким, странно и по-дурацки для такого здорового лба лёгким.
Кажется, прохрипел что-то в ответ. Не важно. Потом.
Под весом тёплого плаща и Ичиго, на него уложенного, снег немного просел, повторяя его очертания. Нет, это не было похоже на могилу - по крайней мере, Кенпачи заставлял себя так думать. Было и похуже, в конце концов - лёгкие, например, лезвие не задело.
А ещё - до этого Кенпачи никого не перевязывал, кроме себя самого. Да и какая перевязка, так, грубый жгут из оторванного края косоде, чтобы хоть кровь не терял. Хоть что-то…
У костра было тепло.
Даже жарко. Жарко – от слова «жар». По всему телу, хотя пробита только грудь – насквозь.
Если чуть двинуться, то где-то там, под спиной, под слоем из «бинтов», косоде и тёплого плаща захрустит снег - зима выдалась морозная, сухая и хрустящая – как шарики воздушного риса.
Мысли в голову лезли какие-то уж откровенно глупые, детские, из какой-то другой жизни – где он любил апельсиновый сок, рок и непонятно-отравленное синее мороженное из магазина, который был недалеко от дома. Такого, где бы он ни искал, больше не было нигде.
Хотя искать он давно уже прекратил.
Ичиго подумал, что, должно быть, начинает бредить. Души вообще бредят, интересно?
И ещё хотелось пить. Но было нельзя и нечего. Как будто именно для него, для Куросаки Ичиго, посреди зимы разверзлась маленькая и очень жаркая пустыня – прямо внутри.
- Кен… пачи. – Ичиго старался не хрипеть.
Даже немного приподнялся на локтях.
- Чего тебе? – буркнул тот в ответ.
И посмотрел – нехорошо так, предупреждающе посмотрел. Как будто – чем чёрт не шутит – уже знал, что Куросаки хочет ему сказать.
Ичиго думает, что если бы его офицер так глупо подставился, то он тоже был бы зол – ещё и не так – и обязательно съездил бы непутёвому по физиономии. Чтоб неповадно было. Чтоб думал, с кем в драку лезет. Кого бросает.
- Я… ничего со мной не будет. Ищи наших, потом подберёте. – говорить было трудно, каждое слово вызывало тупую режущую боль в груди – лишней дыркой Пустой не ограничился, поломав ещё и рёбра.
- Иди нахрен, офицер, – он по-особенному фыркнул, – Куросаки.
- Это приказ? – Ичиго криво и почти жалко усмехнулся.
- Приказом будет, когда вернёмся в Сейретей.
Костёр горел, чадил и трещал, будто бы тоже хотел вставить в разговор какую-то свою, совершенно особенную фразу. Ичиго прикрыл глаза. Сознание проваливалось в странную, тёмную не-дремоту, у которой было много разных голосов, прикосновений и вкусов.
Она хранила их в коробочке.
Музыкальной.
Где-то слышался тихий, легкий и сухой звон. Ичиго вполне понимал, что скорее всего это только кажется – но звону на его мнение было совершенно наплевать. Снег щекотал губы, лез в глаза, забивался в нос – почему-то казалось, что таять он вот-вот перестанет.
И было холодно - страшно, необыкновенно холодно. Ни спасал ни тёплый плащ, ни перчатки – только Зангецу за спиной, как всегда, ощущался тёплым, живым и тяжёлым. Меч был как якорь – благодаря ему Ичиго всё ещё помнил, что существуют хоть какие-то ощущения, кроме этого стучащего по костям стеклянными молоточками холода, кутающего сознание полусонными мороками.
Ичиго уставал.
Не так, как в бою, на тренировке или в постели – те усталости были выжженными и певучими, а эта – дымно-белёсо-всеобъемлющая. Как будто всё тело разом наполнилось чем-то тяжёлым, мешающим и вкрадчиво мягким, как болотный мох.
И ветер.
Пел.
Точно пел, Ичиго всё более явно это слышал. То завышая, то занижая ноты, искажая до неузнаваемости свой голос и вновь возвращая ему нормальный тон. Без конца.
Сугроб был мягкий и почти уютный – надо было отдохнуть, совсем немного. Хоть чуть-чуть, иначе он не сможет потом идти вообще.
Было тепло.
И ветер.
Пел.
Ему снились живые, закручивающиеся в спирали кружева. Они шептали ему давно забытые формулы из алгебры и тригонометрии, на распев тянули названия химических элементов. А Ичиго спешил, старался выучить и запомнить всё разом – но не выходило, никак.
Кружева злились и опутывали со всех сторон, обездвиживая, сдавливая. Душили. Ичиго пытался вырваться, злился, кричал что-то о том, что всё выучит, сдаст… они не слушали.
- Эй. – Послышался голос. – Это же просто дурацкие кружева. Порви их. – голос был чем-то смутно знаком, но чего-то… не хватало.
- Они думают, что я не смогу вы… - Ичиго закашлялся – теперь они лезли ему в рот, и язык и нёбо от них жгло, как обычно жжёт от киви или ананасов.
- Какая тебе разница, что они думают? – теперь в «голосе» слышались явные нотки раздражения.
Ответить Ичиго уже не мог. Кружева, не прекращая шептать и шипеть, забирались в глотку, сдавливали горло, опутывали руки и ноги. Щекотали и грызли изнутри.
Ичиго не кричал – было не больно. Было гадко.
Аксиомы геометрии звучали где-то в районе рёбер, а он задыхался и пытался запомнить.
Вспомнить? Геометрию или голос? Последний не входил в обязательные школьные дисциплины. Он было из разряда усложнённых заданий. Где же?..
А потом кто-то хватал его за волосы, запрокидывая голову, и выдирал захлёбывающиеся воплями кружева – с мясом, с кусочками плоти – вот тогда Ичиго кричал, громко. Очень. Как будто «кто-то» решил выпотрошить его изнутри, по живому, через рот. Когда дошла очередь до шеи – Ичиго хрипел и бился. После – только вздрагивал, потому что сил уже не было ни на что.
И холодно.
Стало.
Удар был сильный, что называется, от всей души. Ичиго, распластавшийся в снегу, распахнул глаза, одновременно стараясь выплюнуть снег и осознать, кто он, что он и где он.
Сначала он подумал, что ему чудится. Бывают же галлюцинации от переохлаждения? Ичиго точно где-то слышал, что бывают.
Он не видел его уже лет пятьдесят. Даже забыл уже, как он может смотреть – странно, непонятно расширив свои чёртовы ненормальные глаза. Уже забыл, как он кривит губы – презрительно, ехидно, и… как-то ещё – Ичиго не мог подобрать определения ни тогда, ни сейчас. И в отличие от него, который уже двадцать лет носил гриву до плеч, тот так и продолжал стричься. Почему-то это было даже важнее, чем…
- Какого чёрта ты?..
- Кое-кто опять чуть не сдох. – привычку к констатации фактов, тот, похоже, не утратил. И яд свой не изжил. – От хо-олода… - теперь он смотрел уже откровенно насмешливо и презрительно.
Холода?.. такого же быть не могло. Шинигами не умирают от холода. Мертвецы вообще умирают только от ран и от нехватки… ох чёрт. Он же истратил всю реацу. Идиот.
- Идиот. – как будто в такт его мыслям замечает Пустой. – Не меняешься с годами.
С годами. Ха.
Ичиго не чувствует себя старше тех семнадцати, в которые умер. Время в Сейрейтее растягивалось, будто шоколадная тянучка, и ловило на себя пыль и мусор, как липкая лента от насекомых.
Хичиго. Он слышал, что он теперь зовёт себя так.
Рукоять Зангетсу ощущается, как продолжение его собственной руки. Горячая.
Пустой ехидно-насмешливо-удивлённо приподнимает брови, глядя вниз – там ему в грудь упирается широкое чёрное лезвие. Недоверчиво хмыкает, медленно поднимает ладонь – и самыми кончиками пальцев прикасается к лезвию.
- Ну привет, Старик… скучал по мне, а? А он? Он скучал? – как будто Ичиго здесь нет, как будто Пустой имеет право так вот запросто появляться и болтать с ними, будто они расстались минуту назад.
Как будто всё ещё имеет право прикасаться к Зангетсу. Ичиго буквально чувствует, как остреет, леденеет взгляд его зампакто где-то среди синих, полузатопленых и порушенных небоскрёбов.
«Ещё раз – и я оставлю тебя без пальцев» - и голос у него напряжённый, холодный – почему-то Ичиго уверен, что Хичиго его слышал. Это гнев. Остывший, выношенный за несколько десятилетий, выродившийся в ненависть - опутывающую, вросшую в самое их естество.
- Какого чёрта. – у Ичиго голос звучит немного по-другому – сухо и глухо.
- А я вот… соскучился. – теперь и его голос был как натянутая струна. И улыбка тоже.
«Зачем?»
- Зачем явился?
Пустой фыркнул.
- Мог и спасибо сказать, для начала. Я же тебе жи-изнь спас… - Пустой подался вперёд, так, что лезвие чуть порезало кожу в вырезе косоде. – Не стоило, да? Старая привычка, что же с ней делать-то…
Он напоказ развёл руками.
По бледной, синеватой коже потекла струйка крови – она у него была неправильная, зелёного цвета. Такой крови Ичиго не видел больше ни у кого из Пустых.
Тот улыбнулся, почти блажено. Размазал пальцем кровь по коже, пачкая белое косоде, нарочито не касаясь лезвия меча.
В этом не было ничего особенного, но Ичиго почему-то ощутил себя глубоко, грязно оскорблённым. И Зангетсу… давно не был так разозлён.
Сталь лязгнула о сталь – у Хи-чи-го тоже теперь был свой меч.
…В голове почему-то отчаянно и по-идиотски билась мысль – только бы Кенпачи не увидел, только бы… в груди хлюпала кровь. И во рту тоже. И было похоже, что чёртовому бледному ублюдку это нравилось. Ичиго чувствовал, как он улыбается сквозь навязанный поцелуй. Совсем как тогда.
Тогда тоже было много крови, боли и отчаянья - даже больше, чем сейчас. Сейчас-то Ичиго просто хотел его убить. А тогда нужна была его помощь. Его сила.
У него тогда не было имени, а ещё он был гораздо более сумасшедшим, чем сейчас. Он хихикал и выворачивал ему запястья, ломал пальцы и напевал старую колыбельную на ухо. Смачно, со вкусом облизывал шею, то и дело напоказ примериваясь к сонной артерии.
Мерзостно-ласково гладил по щеке.
Ичиго задыхался от боли, беспомощности, унижения - и гадко-горячего, ядовитого удовольствия, выворачивающего кости и сухожилия наизнанку. Он тогда не кричал. Выл, так громко, что стёкла на небоскрёбах лопались и осыпались раскалённой пылью в никуда.
Ненавидел. И не мог определиться, кого больше – его или себя.
Зато сейчас был точно уверен, что его. За то, что ушёл когда-то, чуть не разрушив его душу, за то, что Зангецу из-за его потери впал в не-сон на пару десятилетий. Ичиго хорошо помнил, какие духу меча снились кошмары.
Ичиго хорошо помнил, как Пустой шутливо отсалютовал и ухмыльнулся, исчезая среди дюн из белого праха.
- Навевает воспоминания, а, И-ичиго? – у Ичиго дрожали руки. Сильно и крупно – он хотел бы перерубить эту улыбку и этот голос пополам.
Но это не так-то просто, когда переломаны рёбра, правая рука висит безвольной тряпкой, а из груди торчит лезвие чужого меча.
Пустой поднялся на ноги.
И прошипел вдруг, неприятно исказив лицо, как будто улыбку его кто-то выключил:
- Ненавижу тебя.
- Бля-ать… Кенпачи, какой же он урод, ублюдок, ненавижу его… Х-хи-ичиго… Где мои сёстры? Где мои сёстры, отвечай!
Куросаки бредил. Метался, хватался за его руки – и продолжал. То и дело почему-то говорил про кружева, которые его достали, ну просто до печёнок уже… добрались?.. Кенпачи ни когда ни бредил и ни хотел. И чтоб Куросаки бредил – тоже, но сделать, вот же меносову матерь, ничего не мог.
Только подставлять ладони, чтоб Ичиго за них хватался, только подкидывать ветошь в костёр, чтоб тот совсем не зачах. Только отвечать что-нибудь вроде – «Здесь я, никуда ни денусь» - когда Куросаки зовёт, его зовёт.
Кенпачи кажется, что это никогда ни кончится. Ичиго бормочет что-то совсем уже неразборчиво, то и дело срываясь на крик. Зараки кажется, что слушая это всё, недолго и самому сойти с ума. Куросаки напевает что-то вроде колыбельной. Смеётся.
Это уже невыносимо. Это хочется прекратить, но он не знает – как. Чуть ли не впервые в своём посмертии Зараки Кенпачи не знает, что делать.
«Помоги нам» - он давит порыв тут же выхватить Безымянного – иначе обязательно Ичиго заденет. Да и голос… откуда? Звучит он не просяще, а как-то даже… почти как приказ. Он фыркает. Тоже мне. Переводит взгляд на собственную ладонь, случайно коснувшуюся рукояти огромного тесака у Ичиго за спиной.
- Так ты и есть Зангетсу, что ли? – он ощущает себя немного съехавшим с катушек, но делать нечего.
«Да»
Больше на всякую хрень Зараки времени не тратит.
- Как?
«Отпусти свою реацу. Через меня»
Кенпачи мог бы спросить, не раздавит ли их обоих сейчас, или как это, «через». Или ещё, как у него выходит слышать голос чужого меча.
Кенпачи просто, не церемонясь, хватает за обмотанную бинтами рукоять и выплёскивает, выталкивает, льёт, не скупясь, широким потоком. Зангетсу нагревается, почти обжигает ладонь, Ичиго вздрагивает – а потом кричит, громко, страшно, срывая голос. Бьётся, вминая плащ в снег, поднимает целый белый вихрь.
«Не отпускай!» - тоже по нервам, как удар.
Сколько это длится – Кенпачи не знает. Просто его ладонь как будто чем-то колют, отталкивают – и неслабо. Он валится спиной на снег – не потому, что обессилел – сил-то у него ещё ого-го, сколько… просто уже невозможно.
Костёр потрескивает и шуршит, как живой.
Ичиго дышит, даже во сне – спокойно и ровно, как привык.
Кенпачи смотрит бессмысленным взглядом куда-то в небо и криво ухмыляется. Нос его щекочут наглые, острые маленькие снежинки.
Всё почти хорошо. Насколько хорошо у них вообще может быть.
А он наблюдал. Диковато, зло косился - но сделать ничего не мог.
У него было чёткое, настойчиво грызущее душу ощущение, что он что-то потерял. Когда-то.
Хотя… в конце концов, у него была свобода.
На снегу не было следов, никаких вообще – ночью же был снегопад. Ичиго смутно помнил момент, когда Кенпачи улёгся рядом, на снег – костёр тогда затрещал сильнее, кажется, он подкинул в него ещё ветоши. Стоял одуряющий запах горелой рябины, рёбра и рука нещадно ныли. Зараки, сам весь пропахший горьким дымом, сгрёб в охапку, став похожим на какого-нибудь доброго монстра из сказки. Ичиго уже и не помнил, кто и когда ему её рассказал…
Теперь пахло морозом. И от него, и от костра, и от Кенпачи. Даже, кажется, от Зангецу.
А в груди было тепло.
Жарко.
Над ледяным морем его внутреннего мира вился дым, а среди развалин отдавалась чья-то мягкая, тяжёлая поступь.
-
-
25.09.2010 в 19:42